Современное искусство делают разные художники. Так, в отличие, например, от предпочитающих отмалчиваться или отшучиваться братьев Чепменов (см. «Разрыв шаблона»), московские живописцы Александр Виноградов и Владимир Дубосарский говорят о contemporary art серьезно, они ответили «Эксперту» даже на те вопросы, которые многих художников обычно раздражают. А вот работы у них, как правило, веселые и жизнерадостные, поэтому пользуются спросом у коллекционеров. Так, в 2007 году на лондонском аукционе Phillips de Pury & Company их картина «Ночная тренировка» (2004) при эстимейте 15–20 тыс. фунтов стерлингов была продана за 132 тыс. фунтов стерлингов.

— У вас на сайте есть статья под названием «Художники на заказ». Вы согласны с таким определением?

— Александр Виноградов (А. В.): В 1994-м, когда мы только начинали, у нас был проект «Картины на заказ». После развала СССР заказчика в виде государства у художников уже не было, и мы решили нарисовать картины, как бы предназначенные для разных социальных институций. У нас были картины для школы, картины для завода… даже была идея создать целую бригаду художников, которые работают на этот несуществующий социальный заказ. Вот с тех пор, видимо, и пошло это название.

— Владимир Дубосарский (В. Д.): У современного искусства в то время была очень маленькая аудитория любителей, состоявшая в основном из самих художников. Не было структур, которые стоят между искусством и зрителем, то есть серьезных галерей, центров современного искусства, музея — которого, кстати, нет до сих пор — то есть неких перевалочных пунктов между художниками и зрителями или коллекционерами. Поэтому молодое искусство того времени пыталось напрямую выйти на потребителя. Например, московские аукционисты в начале 1990-х годов делали перформансы прямо на улицах. Это было искусство прямого действия: утром ты что-то делаешь, вечером про тебя уже пишут.

Наш проект тоже стоял среди этих попыток выйти на зрителя, минуя институции. Мы играли в востребованность искусства, думали не о себе и своей живописи, а как бы о заказе, социальной точности, которая нужна, чтобы взять аудиторию за живое. Поэтому использовали микс из стереотипов и штампов советской и русской культуры, Голливуда, журналов, чтобы люди сразу могли нас понять.

— Потом концепция изменилась?

— В. Д.: Конечно, она менялась у нас много раз. В 1990-е годы мы наполнили другой идеологией язык социалистического реализма и выяснили, что он еще работает. В 2000-е, когда появились идеология потребления и богатые люди, мы стали использовать другой язык, который критики потом назвали трэш-гламуром. Потом, когда гламур нам надоел, у нас появилась тема музеев и их сегодняшнего места в жизни и искусстве. Мы, например, сделали проект «Третьяковская галерея», где собрали все хиты Третьяковки.

А потом мы начали новый проект, который продолжаем и сейчас. Условно он называется «На районе» и, в отличие от предыдущих проектов, максимально приближен к действительности. Наша мастерская находится в подмосковных Химках. С одной стороны, это очень важный для Москвы пригород — здесь находятся аэропорт «Шереметьево», крупные магазины, важные заводы, новый шикарный футбольный стадион, местный баскетбольный клуб играет в Лиге Европы и так далее. С другой стороны, это всё еще провинциальный городишко. И мы решили — зачем далеко ходить, будем работать с тем материалом, который видим!

Наши герои — это простые люди, живущие рядом с нами. Мы не придумываем, как раньше, а наблюдаем за тем, что нас окружает, и регистрируем это на своих картинах. Этот проект как бы почистил наше зрение от тех фильтров, которые нам навязывает социум. Сейчас же люди отвыкли видеть реальность такой, как она есть, они видят ее через картинку на экране телевизора или компьютера, странице журнала. А мы попытались — и стали видеть колоссальное количество очень важных нюансов, которые раньше просто не замечали. И для нас сейчас всё может быть объектом картины.

Такова наша сегодняшняя позиция. А позиция для художника, то, на чём он фокусирует свое зрение, — самое важное.

Александр Виноградов и Владимир Дубосарский. На районе, 2010

Тренды надо формировать самим

— Но и в этом случае контакт со зрителем для вас остается важным? Позиция непризнанных художников вас не устраивает?

— В. Д.: Не совсем так. Признание было очень важно в молодые годы. У нас была такая установка, что мы делаем картины, которые должны быть лучшими на любой выставке. Поэтому они должны быть самыми большими, самыми зрелищными, самыми крутыми…

— А. В.: …и понятными.

— В. Д.: Тогда в Москве была сильная концептуальная традиция, где не было места визуальности, зрелищности. Концептуалисты зашифровывали свои произведения, нагружали их какими-то смыслами…

— А. В.: …где контекст был важнее самого текста…

— В. Д.: …и вот в каком-то смысле в оппозицию к таким проектам мы делали свой, по сути, тоже концептуальный проект, но он был рассчитан на зрелищность и простоту восприятия. Мы старались делать очень ясные и простые вещи, которые считываются сразу даже человеком, не обремененным знаниями. То есть, глядя на наши картины, он понимал — это Шварценеггер, он похож на себя в жизни, он делает то-то.

Сейчас наши картины более закрытые, более личные что ли. И они уже меньше нуждаются в этом эффекте быстрого и легкого восприятия.

— А. В.: Но зритель всё равно всегда важен. Мы же не можем делать картины только для себя.

— В. Д.: Хотя, по большому счету, художник в первую очередь ориентирован на то, чтобы получить легитимность в своей среде. А зритель «вообще» — это слишком абстрактное понятие. Надо просто делать то, что тебе интересно. Если художнику действительно интересно то, что он делает, то обязательно найдутся люди, которым это тоже будет интересно.

— А если думать о спросе, арт-рынке?

— В. Д.: Конечно, иметь в виду арт-рынок приходится. Но заранее рассчитать успех на нём нельзя. Мы не следим, что именно сейчас на рынке стало актуальным, и не говорим себе: «Начинаем делать вот так». Мы стараемся сами придумывать свои тренды, меняться тогда, когда считаем нужным и как считаем нужным.

— А. В.: Идти за уже сформировавшимся трендом — это всегда оставаться в хвосте. И потом, у нас нет такой цели — вот, мол, сейчас мы будем меняться. Просто что-то надоедает, становится неинтересным.

— В. Д.: Тренды надо формировать самим. Но когда художник придумывает что-то новое, он не знает, сработает это или нет. Такое уж у нас ремесло.

Александр Виноградов и Владимир Дубосарский

Есть контакт

— Помню, как несколько лет назад мы, группа журналистов, ходили по одной большой художественной выставке. Работы были в основном концептуальные, и когда мы подошли к последней из них, один из нас спросил гида: «Простите, а где здесь искусство?» И мы все начали давиться от сдерживаемого смеха, потому что нам хотелось задать такой же вопрос с самой первой выставленной работы. И действительно — многим людям современное искусство кажется мистификацией…

— В. Д.: Понимаете, искусство, как раньше, так и сейчас, делается разными людьми. Но всегда на единицу времени приходится небольшое количество настоящих талантов — в музыке, литературе, изобразительном искусстве и так далее. Возьмите, например, классическую испанскую живопись за все века. Большая страна, бывшая империя, много замечательных художников. А помним мы пять-шесть имен. По одному художнику на сто лет. Так что нельзя требовать от современного искусства больше того, что возможно. Это первое.

Второе — художников сейчас стало намного больше, чем раньше, потому что развилась целая арт-индустрия. Кроме того, современное искусство сильно размыто — кроме картин и скульптур в нём есть инсталляции, видео, много всего. И если вы не любите, например, видео, ну так и не ходите на экспозиции с ним.

Третье — часто зрители выставок современного искусства говорят: «И я так могу». Кто-то считает, что это минус, но на самом деле это плюс. Потому что дает возможность любому человеку, в принципе, стать художником. Другое дело — ценообразование. Но если люди готовы купить работу за миллионы, это их выбор. Значит, они почему-то решили обладать этой вещью. Часто к качеству искусства это не имеет отношения (см. «Арт-рынок: схема и правила»).

И еще одна важная вещь: современное искусство — это зона экспериментов, а не создания шедевров, как раньше. Сегодня предметом искусства может стать любая вещь. И простой человек не всегда может понять истинную его цену.

Вот если мне поставят диск, где пять музыкантов играют одну и ту же пьесу, я не могу определить, кто из них лучший. Известен же эксперимент, когда один из лучших скрипачей в мире играл в переходе в нью-йоркском метро, а люди проходили мимо него, не останавливаясь.

— То есть критериев для простого зрителя, по сути, нет?

— В. Д.: У простого зрителя есть только один инструмент — категории «нравится» и «не нравится». Но дело в том, что на любой выставке найдутся две-три работы, которые тебе понравятся. И этого вполне достаточно. Не надо требовать, чтобы понравились все сто работ.

И еще современное искусство предполагает толерантность со стороны зрителя. Потому что иначе он приходит на выставку со своим пониманием, каким должно быть искусство, не находит того, что отвечает этим критериям, и уходит разочарованным. Это не значит, что зритель плохой или художники плохие. Просто у них не получилось контакта.

— А что вы скажете по поводу стандартного замечания: «И я так могу»? Ну вот, например, смотрит человек на «Черный квадрат» и говорит, что если это шедевр, то он легко может стать вторым Малевичем…

— А. В.: А второй Казимир Малевич никому не нужен!

— В. Д.: Вообще вторые номера в искусстве никому не нужны. Но, как я уже говорил, чем хорошо современное искусство — это тем, что действительно любой человек может попытаться в нём сделать свой проект. И, в принципе, хороший куратор может сейчас сделать интересный проект с работами каких угодно непрофессионалов. Это и одно из достижений современного искусства, и его недостаток. Такая вот диалектика. А лучших выберет время.

Вот, например, Рембрандт вначале был очень популярен, потом на двести лет забыт, а затем открыт заново и признан гением. Казалось бы, в современном мире, где информационные потоки очень быстры, такое невозможно — все гении уже признаны, а лишние не нужны. Но тем не менее выясняется, например, что в Австрии есть художник Франц Вест, который был тридцать лет непопулярен, а потом вдруг взлетел, и оказалось — то, что он делал, очень важно. И это в сегодняшней ситуации, когда вроде бы все всех знают и иерархии художников выстраиваются годами.

Александр Виноградов и Владимир Дубосарский. Ночной фитнес, 2004

Эмоции и ребусы

— Когда вы говорите, что главным критерием остается «понравилось — не понравилось», вы подразумеваете, что произведение искусства должно в первую очередь производить эмоциональное воздействие. Однако любой студент художественной академии, напичканный современными теориями, скажет вам, что contemporary art рассчитано прежде всего на интеллектуальное восприятие…

— В. Д.: У нас другая точка зрения. Хотя мы признаем и искусство, направленное, как вы сказали, на интеллектуальное восприятие, где люди разбираются в первую очередь в смыслах и получают от этого удовольствие. Это можно сравнить с разбором шахматной партии.

— А. В.: Но и в этом случае включается эмоциональное воздействие…

— В. Д.: Да, просто там эмоции другого рода. Если объяснять на совсем уж примитивном примере — предположим, что вам рассказали анекдот, а вам не смешно. Обычно вы говорите в таких случаях: «Я не понял». Вам объясняют, вы понимаете и вам уже смешно. Вот так и с интеллектуальным искусством — когда зритель, наконец, понимает всю сложность ходов художника, весь его интеллектуальный контекст и подтекст, он в конце концов получает эмоциональное удовольствие от красоты этой интеллектуальной работы.

— А. В.: А бывает, натыкаешься в итоге на пустоту, и удовольствия нет.

— А еще бывает, что когда таки добираешься до смысла, он оказывается таким бедным, что не стоило огород городить…

— В. Д.: Тут как в математике — есть красивое решение задачи или уравнения и некрасивое. Так и у художника. Вообще-то, на мой взгляд, если зритель в итоге приходит к простому ответу, то перед ним не очень хорошая работа. Потому что в хорошей работе всегда остается тайна.